Человек хохочет, - и не знаешь, выпьет он сейчас, расставшись со мною, уксусной эссенции, увижу ли его еще раз? И мне самому смешно, что этот самый человек, терзаемый смехом, повествующий о том, что он всеми унижен и всеми оставлен, - как бы отсутствует; будто не с ним я говорю, будто и нет этого человека, только хохочет передо мною его рот. Я хочу потрясти его за плечи, схватить за руки, закричать, чтобы он перестал смеяться над тем, что ему дороже жизни, - и не могу. Самого меня ломает бес смеха; и меня самого уже нет. Нас обоих нет. Каждый из нас - только смех, оба мы - только нагло хохочущие рты... мы видим всегда и всюду лица... судорожно дергающиеся от внутреннего смеха, который готов затопить всю душу человеческую, все благие ее порывы, смести человека, уничтожить его; мы видим людей, одержимых разлагающим смехом, в котором топят они, как в водке, свою радость и свое отчаянье, себя и близких своих, свое творчество, свою жизнь и, наконец, свою смерть (с) 1908
(Читала в последний раз году эдак в 1986, наверное, и с недоумением - ирония же наше все единственное оружие против мира, это романтики и обериуты, Веничка и Сократ; а вот сегодня актуально звучит).
(Читала в последний раз году эдак в 1986, наверное, и с недоумением - ирония же наше все единственное оружие против мира, это романтики и обериуты, Веничка и Сократ; а вот сегодня актуально звучит).