Метод свободных ассоциаций

they continue to desecrate bodies / а че такого, они же уже мертвые!

Неприлично автоцитировать, но все же повешу

Особой формой посмертного существования, посмертного пребывания, является мертвое тело. Мертвец требует гроба, требует похорон — и его настойчивость обращена к живым, к оставшимся. Умерший уже не с нами, ему, строго говоря, ничего не нужно, — но его телу требуется погребение, и на это требование мы обязаны ответить. Антигона выбирает ответственность перед мертвым, а не закон живых, потому что нельзя свести тело брата на уровень «просто вещи»; да и какой закон может быть в обществе, члены которого не озабочены человеческим достоинством настолько, что не дают себе труда достойно похоронить мертвых? Действия Антигоны обусловливают саму возможность речи, и поэтому общество, в котором мертвых не хоронят, обречено на немоту. «С человеческим существом нельзя обращаться после смерти как с дохлым псом. Нельзя бросить его останки на произвол судьбы, забывая о том, что регистр бытия того, кто носил имя при жизни, должен быть сохранен актом погребения после смерти», — так резюмирует основной конфликт пьесы Софокла автор, которого не упрекнешь в излишнем морализме и сентиментальности. Но похороны не только подтверждают принадлежность умершего к человеческому роду и тем самым — принадлежность оставшихся к человеческому социуму; похороны, отмечая необратимость перехода от жизни к смерти, фиксируют смерть как событие, которое имеет отношение как к Богу, так и к другим людям, которое носит нередуцируемо социальный и теолого-политический характер. В свидетельствах западных военнопленных встречаются полные ужаса упоминания о том, что советские хоронили своих умерших без какой бы то ни было религиозной церемонии, то есть — в глазах представителей западной культуры — без какого-либо уважения к их человеческому достоинству.

Une tradition qui commence à CHAUCER, mais qui s'épanouit pleinement dans le théâtre du temps d'ELIZABETH, qu'une tradition, dis-je, nous permette de centrer autour du terme du « fool »…

( …l'intellectuel de gauche et l'intellectuel de droite )

Однажды, вы, может быть, помните, уже давно, вскоре после основания нашего Общества, у нас, при обсуждении платоновского Менона, зашел разговор об интеллектуалах. Я хотел бы высказать на этот счет несколько общих, но, на мой взгляд, проясняющих эту проблему соображений. Как мы тогда отметили с вами, существуют, и притом уже давно, два разных явления - интеллектуал левый и интеллектуал правый. Я хотел бы предложить для тех и других определения, которые могут показаться поначалу резкими, но позволят лучше понять, в каком направлении двигаться. Олух, или, иначе говоря, тормоз - очень симпатичное мне словечко, - лишь приблизительно описывают нечто такое, для чего английский язык и литература выработали, на мой взгляд - я к этому еще вернусь - означающее значительно более ценное. Целая традиция, начавшаяся с Чосером и достигшая своего расцвета в елизаветинском театре, выросла в них вокруг термина^ооД Fool — это безобидный умственно отсталый, но устами его говорят истины, которые окружающими не просто терпятся, но и применяются порою на деле, так как fool этот наделяется порою знаками шутовского достоинства. Эта блаженная сень, это лежащая в основе поведения foolery - вот что придает в моих глазах цену левому интеллектуалу. Этому качеству я противопоставил бы то, для чего та же традиция предлагает современный этому последнему и употребляемый в паре с ним - я приведу вам, если у нас будет время, тексты, где примеры этого употребления, вполне недвусмысленные, встречаются в изобилии - термин knave. В определенных случаях слово knave переводится как слуга, но этим его значение далеко не исчерпывается. Knave - это не циник, в котором есть все же что-то героическое. Это, скорее, тот, кого Стендаль именует продувным плутам, то есть, собственно говоря, господин Всякий-и-Каждый, только, разве что, посмелее других. Любому известно, что часть идеологии правого интеллектуала состоит в том, что он выдает себя за того, кем, собственно, и является - за knave, человека, который не останавливается перед последствиями так называемого реального взгляда на вещи. Другими словами, он готов, когда это нужно, сознаться, что он - каналья. Здесь интересны прежде всего результаты. В конце концов, каналья олуха стоит - он, по крайней мере, столь же забавен. Беда в том, что когда канальи сбиваются в стадо, они неизбежно превращаются в стадо олухов. Вот почему правая идеология приводит в политике к столь плачевным итогам. Обратим, однако, внимание на одну не вполне очевидную вещь - я имею в виду своеобразный эффект хиазма, состоящий в том, что характеризующая стиль левого интеллектуала foolery кончается коллективным канальством, групповым knavery.

Конечно же, человеческому субъекту - вопреки болтовне о человеческом достоинстве и так называемых Правах человека - нередко случается быть предметом торга. Предметом торговли - во всякий момент и на всех уровнях - является каждый: любое сколь-нибудь серьезное наблюдение над тем, как общественные структуры функционируют, выявит существование отношений обмена. Обмен, о котором идет речь, это обмен индивидами, на которых общество, собственно, держится. Они, индивиды эти, и являются, кстати сказать, так называемыми субъектами, обладателями пресловутых священных прав на самостоятельность. Ни от кого не секрет, что в торговле этими субъектами, под именем граждан, политика, собственно, и состоит - сделки здесь заключаются оптом, на сотни тысяч.

Аналитический опыт стал­кивает нас с тем суровым, но непреложным фактом, что закон — он есть. Как сталкивает он нас и с тем, что ни в каком законовед­ческом и законническом дискурсе не может быть высказано сполна, — с тем предельным, что его существование объясняет.
Так что же из нашей гипотезы вытекает? У подданного анг­лийского короля очень много поводов пожелать высказать ве­щи, имеющие самое прямое отношение к тому факту, что его король ( осторожно, присутствует ненормативная лексика! )

Un grand crocodile dans la bouche duquel vous êtes. C'est ça, la mère.

Вопросил однажды авва Агафон авву Алония так:
- Сколь желал бы я охранять уста мои, чтобы не говорить
мне лжи!
И говорит ему авва Алоний:
- Если лгать не будешь, много грехов примешь на душу.
Тот спрашивает:
- Как это?
И говорит ему старец:
- Вот два человека убийство сотворили на глазах у тебя,
и один из них бежал в келейку твою; начальник же ищет его
и вопрошает тебя так:
- Не на глазах ли у тебя совершилось убийство?
Если не солжешь, предашь человека на смерть; лучше отпусти его
пред лицом Бога твоего, не ввергая в узы. Бог сам все рассудит.